Екатерина Шульман;
рекомендуется полная версия ...Мне непонятно, почему в марте, когда было объявлено, что мы всех победили и уходим из Сирии, мы этого не сделали. Не будучи экспертом по внешней политике, я вижу, глядя, что называется изнутри, что наша сирийская история пошла как-то не так, как мы ожидали. То есть сначала она пошла очень даже так и была расценена нами изнутри как чрезвычайно удачная.
То есть удалось вернуться, так сказать, за стол переговоров, стать важным участником самого горячего конфликта на земле, вернуться к этой роли покойника на всех похоронах или невесты на всех свадьбах, которую мы зачем-то считаем нужным играть, и за которую мы готовы платить чрезвычайно дорого во всех смыслах, особенно буквально в денежном смысле.
А потом – повторяю ту же самую фразу, - что-то пошло не так: разговаривать с нами перестали. Роль спасителя Запада от ИГИЛ как-то нам сыграть не удалось. Теперь мы оказываемся почему-то военными преступниками, бомбящими Алеппо.
Все-таки основной целью большинства наших внешнеполитических шагов является страх изоляции – один из двух главных страхов нашей политической системы. Второй – это страх внутренних беспорядков.
Так вот, ради выхода из изоляции политическая машина наша готова на многое, в том числе, и на те шаги, которые, наоборот, снаружи воспринимаются как агрессивные и как ведущие парадоксальным образом к дальнейшей изоляции России.
Видимо, в глазах руководства нашего картина была такова – что если мы оттуда уйдем, то завтра там дамасский режим падет, повторится сценарий с Наджибуллой, который был в Афганистане. А это тоже страшный афганский сценарий, который мы не хотим повторить. Предполагается, что наши прагматические интересы пострадают, если на следующей день после нашего ухода, ему (Асаду - прим.) там отрежут голову.
Тогда, получается, что никакой победы над ИГИЛом у нас не случилось, а случилось, наоборот, нехорошее поражение. А этого мы не можем себе позволить.
То есть мы связались с нынешним дамасским режимом.
Теперь не можем уйти, чтобы он не обвалился, потому что это будет вроде как наше поражение.
Мы не можем позволить себе наземную операцию, потому что мы боимся человеческих жертв, собственных, и правильно боимся.
Потому что у нас есть свой собственный афганский синдром, который делает чрезвычайно токсичными любые новости о наших собственных потерях.
Поэтому мы держимся за этот самый воздушный сценарий, бомбим всех с воздуха для того, чтобы не допустить наземной операции.
Из-за этого мы выглядим варварами в глазах всего мира, которые разбомбили госпитали, и дороги, и все на свете.
Меж тем как одной из основных целей сирийской операции было, наоборот, добиться отмены или хотя бы ослабления санкционного режима в связи с тем, что у нас теперь с Западом общая «антигитлеровская», она же антиигиловская коалиция. Продажа этой идеи нашим западным партнерам, насколько я понимаю, шла достаточно хорошо, а потом… потом внезапно пошла плохо.
Опять же, не занимаясь специфической внешней политикой, я не очень вижу, какие здесь могут быть хорошие варианты, особенно учитывая состояние нашего бюджета – повторим это слово.
Несколько дней назад по социальным сетям бегала картинка, очень много ее перепощивали. В жилом доме в Кунцево повешено объявление о том, что в связи с напряженностью геополитической обстановки и действиями США и их сателлитов мы тут строим бомбоубежище,
( Read more... )